|
Ксения Михайлова Мои корни сожжены
На премьеру фильма "Тараб", проходившую в Синематеке в рамках фестиваля еврейского кино, ваша покорнейшая попала почти по ошибке, о чем вовсе не сожалеет. Имя Орит Мафцир было известно ей по урокам восточного танца, и вашей покорнейшей показалось любопытным посмотреть фильм об отце замечательной танцовщицы, о котором она, к своему стыду, до сих пор ничего не знала, а он, как утверждала программа Синематеки, был репатриантом из Латвии, успевшим посидеть в КГБ до приезда в Израиль.
Орит Мафцир, восточный танец - и вдруг Латвия?
Интересно, сказала себе ваша покорнейшая.
Этот фильм задумывался как история об Эли Амире, иракском писателе, о котором захотел рассказать Борис (Берл) Мафцир.
Он пригласил своего соседа на съемки в качестве центральной фигуры сюжета, но сам Эли Амир сделал необыкновенно правильную вещь - заманил и Бориса Мафцира в кадр. А потом и дочку его, Орит.
На выступлении после демонстрации фильма Эли Амир очень забавно изобразил своего сына, который когда-то в младенческом возрасте приманивал отца: "Пойди-ка сюда поближе..."
Так же поступил и отец.
И получился, как сказал Эли Амир, фильм о трех евреях.
Нет, я не могу с ним согласиться - это фильм прежде всего не о евреях, как он уточнил.
Все-таки об израильтянах.
О парадоксах нашей местной идентификации.
Каждый из этих троих олицетворяет собой отдельный способ самоидентификации, одинаково по-человечески достойной, отдельный способ адаптации к перемене места, к культурному шоку - и поразительно заметно, что ни один из представленных способов не идеален.
Честно признаюсь, моей биографии соответствует тот, который в фильме подвергается наибольшей критике.
Эли Мафцир приехал из Ирака и нахлебался в полной мере всего, чего полагалось нахлебаться восточному репатрианту в те времена.
С некоторым ужасом ваша покорнейшая слушала его рассказ о том, как он не мог решиться пригласить ашкеназскую девушку на танец. Не потому не мог, что она ему нравилась, нет.
Потому, что она высшее существо.
И то, как он до сих пор, будучи седым почтенным писателем, говорит об этом, привело вашу покорнейшую в возмущение и ужас.
Он, слава Богу, оказался гибким человеком - как, кстати, и все остальные в этом фильме, где нет отрицательных или менее полноценных персонажей - и справился с унижением, оставшись самим собой.
Он смог переплавить его в книжки, качество которых, к сожалению, я вряд ли способна оценить, потому что мой иврит все-таки остается на информационном уровне, не достигая стилистического.
Но само по себе душевное движение заставляет себя уважать.
Об этом, собственно, и фильм - о душевных движениях.
Эли Амир говорит об арабской классической музыке как о руке отца, ведшей его всегда: "Я никогда не отпускал эту руку".
И те же самые слова он повторил после фильма.
Видно, они очень ему были важны.
Он ходит вместе с Борисом Мафциром по улицам Ашдода, Борис переводит ему русские вывески и пытается немножко поддразнить, спровоцировать на протест, а вместо протеста получает прямо противоположное - горькое сожаление о том, что выходцы из арабских стран не смогли сделать того же самого.
Эли Амир говорит о том, что завидует людям, которые смогли ответить израильтянам: "Мы - народ Чайковского, Шостаковича и Толстого. А вы кто такие?"
Людям, которые не дали себя унизить.
Нет, он понимает, как и мы понимаем, что времена изменились, что нам дали это сделать, а им не дали, но ему горько, что Ум Культум не занимает такого места в общественном мнении, которое занимает Шостакович.
Он продолжает держать руку своего отца.
И это его путь самоидентификации.
Другой путь олицетворяет Борис Мафцир.
"Я все забыл, - говорит он, имея в виду самую натуральную, самую медицинскую амнезию, - Я не помню даже собственной матери".
Он едет в Ригу и постепенно вспоминает.
Честно говоря, этот человек вызвал у меня искреннее восхищение своей откровенностью.
Нет, не скандальными подробностями - вы замечали, что именно скандальные подробности обычно оказываются наименее интимными? - а тем, с какой простотой он говорит и обнаруживает душевные движения.
Без сентиментальности и, простите за выражение, соплей, а просто с констатацией факта.
И в самом конце фильма Орит вызвала у меня протест тем, как жестоко она сказала ему: удобнее постоянно находиться в центре внимания из-за того, что ты подавил в себе нечто важное и вызвал амнезию, чем просто все вспомнить и все забыть.
Легко говорить.
Важные слова сказала ему знакомая по рижскому подполью: "Все мои корни сожжены".
Люди, приехавшие сюда начать новую жизнь, открыть новую страницу с чистого листа, страшно и беззащитно уязвимы - прошлое может наброситься на них неожиданно.
Они живут в постоянной опасности прошлого, пытаясь запихнуть его поглубже.
Они не держат руку отца.
Это опасно, и такая опасность очень типична для многих ашкеназов, приехавших в новый, любимый и вожделенный, мир, где можно будет отринуть прошлое.
Я и сама такая.
И третий путь, представленный в этом фильме - путь Орит, путь попытки синтеза.
Она родилась, как я поняла, уже здесь или приехала в младенчестве.
Она не видит связи с Латвией не только для себя, но и для отца.
Но она очень открыта самым разным поворотам сюжета.
С ней случилось странное - в середине жизни она начала танцевать арабский танец, не получив никакого специального образования, и танцевать его восхитительно.
И она говорит об этой культуре отцу: "Она совсем не твоя и только еле-еле моя".
Как она адаптируется к этому?
Мне показалось, что хорошим ответом на вопрос будут ее же собственные слова, сказанные Борису: "Почему ты вообще обращаешь внимание на то, кем тебя видят? Для египтян Эли - еврей, для израильтян - иракец. Ну и что? Это чепуха, это только вопрос перспективы".
Она родилась в условиях постоянно текущей и меняющейся перспективы.
Мне кажется, что этот фильм стоит посмотреть каждому израильтянину и каждому, кого интересует наша жизнь здесь.
Он ценен тем, что в нем нет правильного ответа.
В нем представлены разные способы адаптации - и видно, что каждый из них имеет свои минусы и плюсы.
И видно, что рано или поздно каждому приходится собственные минусы как-то компенсировать.
Очень важную вещь сказал там Эли Амир: "Идентификация - проклятье каждого еврея, с ней приходится иметь дело каждому. Уйдя из галута, мы не избавились от нее".
И еще, не менее важное: "Я не могу отказаться от Ум Культум потому, что она была националисткой и не любила израильтян. Вагнер тоже был невыносимым человеком. И что? Я собираю этот мед со всей мировой культуры, а если я откажусь от него, то обеднею я, а не кто-то другой".
Это я обеднею.
|
Вход
Регистрация
FAQ
